ХРОНИКИ НАРНИИ И ЗАКОН БОЖИЙ

(Продолжение, начало см. ВіК №2 (31) 2006 р.)

То, что "Хроники Нарнии" не объясняют происхождение зла, не означает, что они с ним смиряются. Христианская мысль именно потому и не объясняет исток зла, чтобы было легче бороться со злом. Ведь в силу нашей неискоренимой философской привычки нам кажется, что "объяснить" – значит "понять", а "понять" значит "принять". Если я нашел причину какого-то события – значит я тем самым пришел к выводу, что оно и не могло не произойти. Нет, не в "причинах и следствиях", не в законах "кармы" или в "диалектике всеединства" коренится зло. Оно – в тайне свободы. Не в потаенно-мистических и огромных "законах мироздания", а в нашей, вроде бы такой маленькой, свободе. Именно человек когда-то впустил холод во вселенную, согретую дыханием Творца. И нам, привыкшим к холоду, дыхание той же Любви кажется теперь слишком обжигающим, слишком болезненным.

Мы в своей свободе взрастили смерть. Именно смертью силы магии хотели отделить нас от Бога. Но Творец жизни Сам вошел в пространство смерти. И теперь сквозь смерть мы можем видеть лик Победителя смерти.

В следующей сказке речь идет уже об Искуплении: Аслан отдает себя на смерть "по законам древней магии". Но по законам "еще более древней" магии – воскресает и уничтожает проклятие.

Бог всегда требует, чтобы люди изменялись. И однажды, чтобы им это было легче делать, Он Сам принес Себя в жертву Своей любви к людям – не только для того, чтобы дать им пример, но и для того, чтобы поистине искупить их и вызволить из-под власти "древних заклятий" и соединить с Собою, чтобы дать им участие в Своей собственной Жизни, в Своей собственной Любви. Но для этого тем более человек должен стать таким, каким еще не был.

Евангельская основа "Хроник Нарнии" очевидна. В них можно встретить и прямую полемику с атеизмом, чьи аргументы излагает Колдунья одурманенным детям в Подземье ("Серебряное кресло"). А можно найти весьма прозрачную притчу о покаянии (Аслан, сдирающий драконьи шкуры с Юстеса в "Повелителе зари").

Но потому так важно указать и на ветхозаветные истоки тех черт, которые Льюис придает Аслану. В современном протестантизме (в западном стиле духовности) "друг Иисус" вытеснил собою грозного Ягве. Но евангельская любовь не отменяет любви ветхозаветной. Бог пророков любит людей – и потому требователен к ним: требователен, ибо неравнодушен (книга "Страдание"Льюиса).

Нравственное зрение человека в чем-то подобно глазу лягушки. Она видит лишь то, что движется, и не замечает неподвижных предметов, так и человек, пока покоится на месте, не различает того вектора, по которому должна устремиться его жизнь. Но сделав духовное усилие, отказав себе в чем-то ради ближнего, сотворив однажды добро, перестрадав, он становится зорче.

Один из замечательных христианских проповедников – Владимир Марцинковский, живший поколением раньше Льюиса, в своей работе "Смысл жизни" рассказывает случай с одним богатым молодым парижанином, который, пресытившись жизнью, пришел к набережной Сены... И уже перед последним шагом он вдруг вспомнил, что в кармане у него кошелек с деньгами, которые больше ему не понадобятся. И у него возникла мысль отдать эти деньги какому-нибудь бедняку. Он идет по улице и находит людей, живущих в большой нужде. Юноша отдает им все свои деньги. И вдруг радость большая, чем у этих бедняков, врывается в его сердце. Тайна жизни, которую он пытался вычитать или подслушать, сама засветилась в его душе.

Так и "плохому мальчику" Юстесу кажется, что он случайно, бессмысленно, чуть ли не назло заброшен в мир Нарнии. И лишь через скорбь, покаяние и первые попытки заботы о других приходит к нему понимание того, что не он обречен на жизнь, а жизнь дарована ему. Понимание того, что, по законам Нарнии, в одиночку можно лишь умереть, но выжить можно лишь сообща.

В повести "Конь и его мальчик" есть замечательное разъяснение того, как познаются тайны Промысла. Девочка (в счастливом эпилоге) хочет узнать, что за судьба у ее знакомой. "Я рассказываю каждому только его историю", – слышит она от Аслана ответ, охлаждающий любопытство.

Духовная взрослость человека определяется тем, в какой мере он готов оправдать выпавшие на его долю страдания. Но со своим пониманием ("достойное по делам моим приемлю") надо крайне осторожно входить в чужую жизнь. Если я скажу: "Моя болезнь выросла из моих грехов" — это будет вполне трезво. Но если я решу зайти к заболевшей соседке, чтобы разъяснить ей, что вчера она сломала ногу, потому что позавчера не пошла в храм – тут самое время вспомнить предупреждение Аслана. Вдобавок, оно весьма напоминает происшедшее с прп. Антонием Великим: тот однажды вопросил: "Господи! почему одни живут немного, а другие до глубокой старости? Почему одни бедны, а другие богаты?". Ответ, который получил Антоний, был прост: "Антоний! себе внимай!" А ответ, который раз и навсегда получили мы все, был дан на Голгофе: Творец не стал объяснять зло или оправдывать его неизбежность, Он просто пошел на крест...

От Иова до наших дней человек хранит понимание того, что ответ на этот вопрос не может (и не должен) быть выражен в словах, потому что этот ответ слышат не ушами, а сердцем.

    "Ты тот, Кто кротко рушит над нами
    То, что мы строим,
    Чтобы мы увидели небо
    Поэтому я не жалуюсь"
        (Эйхендорф).

В мире христианской мысли страдание и радость, жизнь и смерть оказались не абсолютно противопоставлены друг другу. В своей глубине христианство действительно настаивает на неизбежности самопожертвования: человек не должен жить для самого себя, он призван дарить себя. "Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода. Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою, в мире сем сохранит ее в жизнь вечную" (Ин. 12, 24-25).

Александр Солженицын как-то сказал, что в ГУЛАГе есть один-единственный способ выжить, а именно – оставить всякую надежду на сохранение себя. Лишь так, похоронив себя, человек может выйти из лагеря человеком. Другой пример из светской литературы – строки Пастернака:

    Жизнь ведь тоже только миг,
    Только растворенье нас самих
    Во всех других
    Как бы им даренье...
    Как будто вышел человек,
    И вынес, и раскрыл ковчег,
    И все до нитки роздал...

Любовь, которая, по слову Апостола, "не своего", также выносит центр устремлений, забот и надежд человека во вне его. Христианская любовь – дарующая, а не потребляющая: в ее глубине всегда просвечивает крест.

В мире духовном об этом же говорит "перевернутая перспектива" иконописи. Человек должен отказаться от эгоцентризма, от привычки все мерить по себе, свой жизненный центр он должен полагать вне себя. И тогда он не будет считать частью своей жизни некую ценность, а станет о себе помышлять как о принадлежащем и служащем Высшей Ценности. И тогда он будет бояться не за себя, а за свою верность Истине. И, как сказано в Писании, "...где сокровище ваше, там и сердце ваше... Не собирайте себе сокровищ на земле... В Бога богатейте".

Человеку дан дар жизни – и сохранить его он сможет, лишь если поступит с ним так, как девочка с плодом древа жизни из первой льюисовской сказки: не присвоив себе, отдав другому.

Подлинно выжить можно лишь через жертву. Лишь то, что мы отдаем, навсегда остается нашим... Цветаева назвала это "законом зерна":

    Солдаты! До неба один шаг:
    Законом зерна – в землю!

Если человек действует в соответствии с этим Законом Божиим, над ним сбудутся слова Христа, и он "не увидит смерти вовек". Слово "успение" во всех христианских языках – это антоним смерти. Кончина – лишь дверь (ну да, та самая дверь из последней Хроники). Но выйдя через нее, можно оказаться "одесную" или "ошуюю".

И здесь мне приходится извиняться за рискованное сравнение. Христианство живет высокой спекуляцией. Затраты и прибыток здесь явно разнопорядковы. Малая "лепта" может обернуться приобретением такого сокровища, которого не стоит весь мир...

    Смерти нет – это всем известно.
    Повторять это стало пресно.
    А что есть – пусть расскажут мне...
    А есть – Пасха.

И немного есть в мире даже христианской культуры книг, которые до такой степени были бы пронизаны Пасхальным светом, как книги Льюиса. Смысл их – в утверждении того, что заслуживает жизни и будет жить потому, что, то, чему нельзя умереть – не умрет. И если жизнь совершеннее смерти, то смерть должна быть побеждена. Призвание человека – "найти свою вечность", и потому, "понять человека – значит понять его отношение к Богу" (Б.П. Вышеславцев).

Как нужна эта пасхальность детям! Для них очевидно то, что перестают потом понимать взрослые: человек может уйти, но он не может исчезнуть.

И совсем просто детям понять, что итог человеческой жизни подводится не физиологически (лопнувшим сосудиком в мозгу или остановкой сердечной мышцы), а нравственно. Жизнь не кончается, она – исполняется. И человеку, в отличие от животных, как духовному, нравственному и ответственному существу, надлежит дать и нравственный ответ о том, исполнением чего была его жизнь исполнил ли он во временной жизни Закон, без которого нельзя жить в Вечности.

Человек создан для Вечности. Войти в нее без приглашения и помощи человек не может. Творец не просто раскрывает нам Дверь: Он Сам становится одним из нас и платит максимальную цену, чтобы дать нам свободу быть сынами Божьими, а не сыновьями греха и данниками смерти. Он принес нам Дар. Дар надо еще уметь принять. Объективно совершенное "нас ради человек и нашего ради спасения" надо еще сделать своей внутренней, субъективной реальностью в акте выбора веры, Причастия. И Бог, пришедший в мир к людям, призывает нас не к бегству из мира, а к исполнению своего человеческого долга в мире людей. Христос не разрешает апостолам оставаться на Фаворе. Аслан помогает, чтобы люди смогли продолжить их дальнейшую борьбу. Сердце, которое любит Бога, но не любит и не милует мира и людей, созданных Богом, не поняло широты заповеди Божией. То, что принято и затем отдано людям и Богу, не исчезает, не отнимается. В мире, откуда мы пришли и куда уйдем, каждая капля здешнего добра отзывается несоизмеримо большей чашей радости. Но и каждое горе, причиненное нами, уготовляет нам грядущую горечь.

Таков Закон. И этот Закон не противопоставляется милости. Он вобрал ее в себя и о ней говорит: "суд без милости не оказавшим милости".

Об этом Законе и написаны удивительные книги Льюиса. Именно о нем, и только о нем. И потому просто умоляю читателей: не портите эту книгу! Не втискивайте ее в мир школьных правил, где, по словам Н. Трубникова, "с помощью хорошо подогнанных частных истин так легко складывается общая ложь". Не делайте вид, что это только сказка. Не скрывайте от себя и от детей Евангельской основы и атмосферы этих сказок. И уже совсем печально было бы, если б детям стали пояснять эту связь в таком духе, что, мол одна, более древняя сказка легла в основу другой. И Льюис придумывал свои сказки, так же, когда-то это делал Матфей, а до него – Моисей... И Лев – это всего лишь увеличенная воображением кошка, а Солнце – спроецированная на небосвод лампочка. И нет мира, кроме Подземья. И нет Пасхи. И не было Рождества. Но об этой печальной возможности не хочется думать.

(Окончание следует)