Православнi чудеса

Однажды один архиерей - добрый, хороший пастырь Христова стада – поехал в объезд по своей епархии.

Вот посетил он одно село - Высокое. Утром владыка по обычаю встал очень рано и пошел прогуляться в сад священника, затем отслужил обедню, сказал краткую речь прихожанам и, довольный всем виденным в означенном селе, удостоил сельского батюшку - принял приглашение к его скромной трапезе. За обедом владыка вспомнил об утренней прогулке и пожелал узнать, чья пасека примыкает к саду священника.

– Чья это пасека, около южной стороны твоего сада, отец Иван? - спросил он хозяина.

– Здешнего старшины, владыка; вот и владелец налицо, - указал батюшка на почтенного, осанистого человека, сидевшего тут же за трапезой.

– Полезным и хорошим делом занимаешься, - обратился к нему преосвященный.

– Благослови, владыка, принять от нас медку; нынче сбор был такой, что давно не запомнить.

– Спасибо тебе. Не откажусь. Нам, монахам, особенно прилично чай с медком пить. Спасибо, - повторил владыка, – А сколько у тебя ульев?

– Да к сотне, не больше подберется. Да вот тут случай вышел, так из одного улья нынче и не вынимал соты.

– Что такое, расскажи, мы послушаем.

– Да уж не знаю, как дерзнуть, владыка. Не прогневался бы ты? Дело то уж очень мудреное.

– Мудреное или нет, про то будем говорить после. Одно только помнить надо: мудрее Божьего Промысла быть не может, и я уверен, что если оно так мудрено, как ты думаешь, то наверно увидим знамение мудрости Божией. Не бойся, рассказывай.

- Много лет уж семья наша занимается пчелами. Еще покойный отец мой, тоже бывший в нашем селе старшиной, завел это дело не из какой-нибудь корысти, а для себя, и доставал мед не для продажи, а в своей же семье и расходовал его; а что было лишняго, то от трудов своих раздавал знакомым. Сперва не много у нас было ульев: так штук с пяток; потом стали пчелы роиться, потребовалось поставить им новые поставцы, вот и дошло число их, как теперь изволите видеть. Слава Богу, нынче меду много было; повынули соты из всех ульев; только лишь из одного не дерзнули, не знаем, что и будет.

Перед самым Петровым днем, нынче летом, пришел ко мне на побывку племянник мой, брата моего покойного Павла сын Николай. Мои сыновья хорошо обошлись с ним; в детства были они между собой дружны; да потом, как пошел ему семнадцатый год, брата моего дела маленько посбились, он и отправил Николая в Москву на ученье. Как-то неудачно было это ученье; ни у одного хозяина не уживался Николай: то работа ему не по душе то с хозяином нелады, Бился, бился с ним брат, а тут и сам, по весне простудился, да в неделю Богу душу и отдал. Николай-то, как отец помер, старшим в доме остался. Недолго думал, – бросив московское ремесло, да и пришел к нам. Не признать нам было в нем прежнего красавца, парня кров с молоком - Николку. Кормили его там плохо что-ли, или городская жизнь ему не по плечу, только стал он, худой-прехудой. Щеки ввалились, глаза какие-то невеселые, тусклые, и разговор у него стал какой-то странный, непонятный. Ведь что, между людей толкался, да не впрок ему, видно, пошло все это. От своих–то он поотстал; надо полагать, что и к столичным умникам не пристал. Начал он моих смущать: все-де у них не так. В церковь, мол, ходить не следует, потому, если хочешь, дескать, помолиться, так где ни молись, молитва все молитвой останется, и коли она угодна, то угодна и в поле, и дома; святых икон тоже не почитал; сперва слушали его, а потом, как увидали, что человек будто и свихнулся, пришли да мне и сказали. Я с ним и так, и этак, он все свое несет. А тут подходил Петров день; он говорит: вот увидите, что я говеть буду, потому без этого жениться нельзя, а причастья не проглочу; вы посмотрите, что я с ним сделаю.

– Что ты, говорю, Николай, Бог с тобой, затеял! Лучше и думать не моги никакого кощунства, а то я все равно отцу Ивану скажу: он не допустит до причастия. Тут он будто и испугался, стал клясться, божиться, что только это он так похвастал, что все, как по закону следует, исполнить. Ну, думаю, Бог с ним; может быть, парень и одумался. Однако мои сыновья все-таки невольно за ним следили. Что же, владыка святый, вы думаете! В Петров день, за ранней обедней, как принял Святых Таин, смотрим – не глотает, а прямо из церкви вон, не испил теплоты, да в пасеку, да тут-же – страшно и сказать – выбросил их из уст на траву и пошел себе домой. Мой Павел, как увидал такое кощунство, обмер и бросился подбирать святые дары.

Тут же близко был улей; он дверки отворил, да на листике и положил их туда. Не тронули его пчелы. После того пошли, да сказали об этом отцу Ивану.

– Что же ты, отец Иван, сделал? Как распорядился? - перебил рассказчика владыка.

– Приказал им всем молчать об этом, чтобы не поселять искушения, преосвященейший владыка, - отвечал отец Иван.

– Правильно, хвалю за это, - одобрил владыка, - Ну, а того-то, несчастного, заблудшого в ереси и грехе, пробовал-ли ты увещевать и наставить?

– Я не успел повидать его, владыка, потому что он вскоре умер.

– Что же, он захворал, или как это случилось? - обратился преосвященный к старшине.

– Нет владыка, тут через несколько дней случилась сильная гроза. От молнии загорелась рига; он пошел тушить огонь, вошел в ригу, – только его и видели; уж из нее он не вышел; его задавило обвалившейся крышей. На утро нашли его тело с пробитой головой, сильно обуглившееся.

– Вот уже подлинно покарал его Господь, - заметил архиерей и после некоторого размышления прибавил: – что же ты, старшина, говорил, что из этого улья меду не брали; стало быть, святые дары Господни и посейчас там?!

– Надо полагать, что так, владыка.

– Так вот что, отец Иван, - сказал преосвященный, - слушай-же приказ мой. Завтра утром, пред отъездом моим, тотчас-же после молебна собери крестный ход. Пойдем мы все с чашею, вынем из улья святые дары и возвратим их в приличествующее им место.
А теперь окончим трапезу, возблагодарим Творца милосердаго и нашего гостеприимного хозяина, – обратился владыка к прочим сотрапезовавшим, и встал из-за стола.

– Прошу вас всех, - продолжал он, - не разглашать о предстоящем крестном ходе, дабы не подстрекнуть чьего-либо празднаго любопытства. До свидания. Господь да благословит вас!

С этими словами владыка удалился в другие покои, а гости мало-по-малу разошлись.

Водворилась в доме тишина, и было сделано распоряжение никому не ходить в сад, чтобы оставить возможность владыке, по окончании занятий, прогуляться в саду, если это ему будет угодно.

Почти всю ночь молился преосвященный у себя в комнате; начавший пробиваться розовый рассвет застал его еще коленопреклоненным пред иконою Богоматери. Не на долгое время прилег он расправить свои члены и сомкнул усталыя очи; словом сказать, вряд-ли подремал он более часу. Вошедший в исход шестого часа утра келейный уже застал его снова на молитве.

В семь часов с немногим кончился молебен, и крестный ход тронулся из церкви мимо сада священника к ульям старшины. Утреннее солнышко обливало ярким светом все шествие; ярким сиянием отражались лучи на крестах хоругвей и на драгоценных камнях архиерейской митры. Еще не успевшая освободиться от ночной росы зеленая мурава казалась усеянной бесчисленным количеством, лучезарных алмазов.

Далеко-далеко разносилось в поле стройное пение певчих. И как бы замирало там, куда мог достать глаз человеческий. Спокойно, не торопясь, в торжественном величии подвигался, предшествуемый владыкою с святой чашей в руках, крестный ход. Вот он подходит к ограде сада старшины: вот идет фруктовыми аллеями, красивой лентой вьется по дорожкам народ, несущий хоругви, святыя иконы и церковныя принадлежности. Вот приблизился владыка к улью, в котором должны быть святые дары; протодиакон, седой, почтенный старик, трижды преклонил колена и, осенив себя крестным знамением, отворил дверцы колодки; преосвященный, а за ним и все шествие преклонили колена; из отворенной двери, как-бы повинуясь чьей-то непреклонной воли, вылетали пчелы, и глазам всех присутствовавших представилась следующая картина.

Вылетевшие из улья пчелы поднялись над ним на высоту приблизительно двух аршин и образовали из себя крест с всевидящим оком...

Но вот отец протодиакон вынимает из улья нечто большее, чем частицы святых даров; ему нет надобности прибегать к помощи лжицы, нет, он вынимает дивно сточенный из чистого, белого воска в виде часовни ковчег с оставшимися, вполне неизменившимися, нетленными святыми дарами. Умиленный и восхищенный владыка осеняет себя крестным знамением и лобызает ковчег этот, а после него и остальные участники шествия. После этого крестный ход тем же путем достигает церкви, и только при самом входе в нее разлетаются пчелы, все время сопровождавшие святыню и сохранившие в полете своем вид креста.

Должно-ли сказать, что и до настоящего времени в алтаре церкви села Высокого восковой ковчег, тщательно покрытый стеклянным колпаком, служит доказательством мудрости Провидения, избравшего орудием прославления Бога столь обыкновенное, всем от мала до велика известное насекомое – пчелу.

Трогательный рассказ этот показывает, как много чудесного бывает в природе и в наше время... Только надо уметь эти чудеса видеть и понимать их, а для этого надо обладать чистым сердцем и верующей душей.

К сказанному не лишне прибавить, что преосвященнейший владыка, которому Бог судил быть свидетелем описанного чуда, здравствует и доселе в той же епархии.